Из-за войны гвоздики отменяются

 

Мамаев курган, Сапун-гора, Митридат, Саур-могила в силу своих скромных размеров едва ли смогут представлять интерес даже для начинающих альпинистов. Но я затрудняюсь назвать какую-либо иную точку на земле, куда бы приносили столько цветов. Этой чести скромные возвышенности удостоились в память об отгремевших на их склонах сражениях.

Каждый год 9-го Мая политую солдатской кровью землю застилают перетянутыми траурными лентами снопы гвоздик. Они будут пахнуть дымком походных кухонь, табаком и самую малость - водкой.

 

Руины Саур-могилы.

 

Памятные места принято готовить задолго до всеобщего праздника Победы. Уберут принесённый зимними вьюгами хлам, подстригут обмороженные стебли роз, заасфальтируют колдобины. Последнее особенно важно, ведь штурмовавшим огненные высоты ветеранам сегодня проблематично одолеть едва приметный глазу бугорок.

Так будет происходить на многих высотах. Исключение составит лишь Саур-могила. Чтобы только освободить ступени ведущей наверх лестницы от разбитых в прах обелисков потребуется дивизион дворников и несколько мусоровозов. Но это едва ли осуществимо до наступления прочного мира.

 

Нет покоя мёртвым и живым

 

Тёплые ветры с Азовского моря прежде срока очистили от сугробов Саур-могилу и другие горы Донецкого кряжа. То там, то здесь укрыты венками могилы полёгших бойцов.

Их мало. Значительно меньше, чем было осенью сорок третьего года прошлого столетия. По словам умершей этой зимой уроженки здешних мест Полины Марковой, убитых хоронили где придётся: в оставленных тяжёлыми авиабомбами ямах, блиндажах и траншеях.

 

Пробоину получил музейный экспонат.

 

Земля Донецкого кряжа одинаково неподатлива лемёху оратая и малой сапёрной лопатке. Это легко проследить на срезе сделанной снарядом воронки. Два пальца скудной почвы, а под ней напластования песчаника. Но погребённых было столько, что каменистая почва спустя годы продолжала пружинить под ногами.

Пытаюсь визуально разглядеть село Полины Евсеевны, но просматривающиеся в ясную погоду дали подёрнуты смогом. Его можно принять за испарения просыпающейся земли, если бы не запах гари. Запах усиливается, когда ниспадающий поток воздуха роняет на вершину Саур-могилы струпья сгоревших камышей. Они непрочны, как и объявленное по второму кругу перемирие.

Всё время преследуют звуки. Они меняются по мере подъёма по лестнице, которая сплошь усыпана каменными крошками и осколками. Вначале шепелявили хвоинки поверженных снарядами елей. Они чем-то напоминают павших на поле боя воинов. Чуть позже, примерно на середине лестничного марша, ухо начало улавливать лёгкий ропот. Это заплутавшие в разбитых конструкциях мемориала порывы ветра пытались выбраться на вольный простор.

Ну а на самой верхотуре властвовали полотнища флагов. Они были похожи на пришпиленных к листу неба ещё живых бабочек-махаонов.

 

Тяжела земная ноша

 

Когда я почти достиг высшей точки Донецкого кряжа, за спиной послышался рёв мотора и вскоре меня обогнала легковушка. За рулём девица, на пассажирском сиденье молодой человек. Обряжены в камуфляж - самую ходовую одежду на просторах моей малой Родины.

Честно признаться, парочка не вызвала симпатий. У девицы щёчки подобны райскому яблочку, так нет же, поленилась совершить пешее восхождение.

В этой связи вспомнились слова доброго моего знакомого, уроженца Старобешевского района, кавалера двух орденов Славы Фёдора Балакая. Оказывается у фронтовиков существует негласное правило: подниматься на вершину только своим ходом. Исключение делается лишь для двух категорий ветеранов - безногих и отошедших в мир иной.

 

Фёдор БАЛАКАЙ. Последний прижизненный снимок.

 

К последним теперь следует отнести и самого Фёдора Антоновича. Уже лёжа на поданной водителем «скорой» каталке, он попросил меня об одном одолжении: «Если не дотяну до семидесятилетия Победы, привези на моё последнее пристанище горсть земли с Саур-могилы. И выпей чарку, как это мы делали прежде».

С последним пунктом просьбы пришлось повременить. Наш маршрут не заканчивался высшей точкой Донецкого кряжа. Предстояли встречи с совершенно незнакомыми людьми, в том числе - служивыми блокпостов, которые исходящий от путников перегар воспринимают хуже, чем бойцовский бык красную тряпку.

Да и первый пункт дался со скрипом. Скрипели камешки, которые я безуспешно пытался зачерпнуть ладонью. Пришлось использовать в качестве подручного инструмента обломок песчаника, а из носового платка соорудить узелок.

Он мал, но тяжёл, словно котомка былинного богатыря-оратая Микулы Селяниновича. Чтобы подтвердить или опровергнуть возникшее предположение, достаю из нагрудного кармана куртки очки. Так и есть, в импровизированной котомке, помимо камешков, комков бурой земли и корешков степного полынка, оказались два осколка.

После  Саур-могилы ложимся курсом на линию фронта. По пути минуем несколько сёл, в том числе - многострадальное Никишино. Почти в каждом из них по изувеченной осколками братской могиле. Чуть позже на стене железнодорожного вокзала Дебальцево обнаруживаю памятную доску, которая гласит, что в начале прошлого века здесь был расстрелян большевик Николай Коняев. На доске следы пуль. Они как бы подтверждают: иногда человек приходит на эту землю, чтобы крушить плоды рук своих и убивать себе подобных.

 

Расстрелянная доска.

 

Юрий ХОБА