Житейская история. Одноклассница моя «звучит» далёким колокольчиком...

Порой только очень сильно «повзрослев», с опозданием понимаешь, что самых лучших друзей почему-то оставил в прошлом

Особо философствовать по этому поводу всегда не хватает времени: суета, каждодневные рутинные обязанности. Но случается, что какое-то слово, картинка за окном встряхивают память, как диванную подушку, и вдруг накатывают одно за другим полузабытые имена, эпизоды, оказывается, такие значимые. И сердце, на мгновенье замерев, вздрагивает звоном далёкого колокольчика.

Памяти подруги посвящается

На вас никогда не накатывало странное чувство: едешь ли в транспорте, идешь ли по незнакомой улице, и вдруг взгляд останавливается на незнакомом окне? Вроде и не особенном, за обычной занавесочкой. Но что-то тенькает внутри, и отчётливо осознаёшь, что именно за ней ты был бы счастлив по-настоящему. Без оглядки на условности доходов, карьеры и «успехов на личном фронте». Жил бы куда правильнее. И каждый день мог радоваться чему-то, да хоть солнечному зайчику на ладони. Тамара для меня - та самая занавесочка, мимо которой я проскочила, спеша куда-то. И вернуться по утерянному адресу уже никак нельзя... Может быть, и у вас тоже есть такой? Добрый совет - вспомните вовремя. Не опоздайте...

Говорят, что до сорока дней душа ушедшего ещё бродит среди нас, вглядываясь в родные лица. Может, прочтёт эти строки и простит... Я написала их в память Тамары Завгородней-Полевой.

С кулачками - на обидчиков

На меня накатило во время недавнего концерта Александра Розенбаума. В череде песен, знакомых до буквы и пронзительной ноты, неожиданно услышала про одноклассников (тех самых одношкольников, что уже не за парты садятся, а за столики).

Вспомнился наш класс в шестой школе Макеевки, куда группу девчонок и мальчишек из расформированной 59-й  «заслали» доучиваться. Мы, пришлые, тогда держались друг за дружку горой, только нащупывая «точки соприкосновения» с «местными» авторитетами и новыми учителями. Этот факт, пожалуй, и усадил меня за последнюю парту с девочкой, которую до тех пор не замечала. На целых пять лет, до выпускного. Её звали Тамарой, причём она умела подавать своё имя именно с царским подтекстом. А меня, чтобы не обижалась, окрестила Алёной Прекрасной (Гомер бы охнул, узнав об этом). На фоне тогдашних Любок, Олек, Танек мы явно выигрывали. На этой поч­ве пытались даже «научно разработать» тему: почему девчачьи имена с суффиксом «к» звучат всегда несколько уничижительно, а мальчишечьи - Андрейка, Серёжка - почти ласкательно.

Обе из пролетарских семей, прописанные в барачных домах, построенных ещё французами в начале века под заводом им. Кирова, тех, кто жил в единственной в районе пятиэтажке на площади, мы воспринимали как избранников судьбы. И на дочку директора завода, которая училась в другом классе, бегали смотреть, как на принцессу. Ещё бы, у неё в доме был ТЕЛЕФОН! Да, нам «повезло» учиться во времена, когда в портфеле приходилось таскать чернильницу-непроливайку. А чтобы доказать обратное, мальчишки умудрялись натолкать в неё на переменке мух, и те, попав на перо, при «извлечении» мясисто шмякались на чистый лист. Тамара с такими разбиралась на раз-два-три. В отличие от меня, она уже тогда обзавелась кулачками, с которыми  готова была отстаивать правду и справедливость.

Урок мужества

Она преподала его мне и всем прочим во время конфликтной ситуации. Которая началась с того, что учительница, рассвирепев, шлёпнула непоседу Генку мокрой тряпкой, которой вытирали доску, прямёхонько по лицу. А закончилась приходом директора на «разборки», потому что, хоть Генка и был потенциальным хулиганом, но сей факт нарушения своих человеческих прав сумел озвучить где надо.  Вопрос к классу был поставлен ребром: «Было это?!» Под сверлящими взглядами взрослых, подразумевающих только один и, конечно же, отрицательный ответ, мы все онемели. Кто-то, самый слабонервный, тихо протянул «Не-е-т». Остальные просто опустили головы. И в повисшей тишине слова, произнесённые по правую руку от меня, прозвучали как взрыв гранаты: «Было!» Удивительно, но память не сохранила подробностей последовавших «репрессий» и то, состоялись ли они вообще. Но чувство стыда, что это сделала не я, а моя Томка (в своём кругу мы позволяли злополучный суффикс), помню до сих пор. Как и её заглавный тезис: «Правда всё равно всегда выйдет наружу!»

Ах, девчоночка моя ты, девчоночка

Когда ко мне впервые постучалась муза, «продиктовав» обличительные строки про одноклассницу, влюблявшую в себя всех мальчишек подряд, потому не замечающих нас, именно Тамара стала первым слушателем и почитателем этого наивняка. Забегая вперёд, признаюсь: просто обалдела, когда на одной из встреч выпускников, лет эдак тридцать спустя, она прочитала их мне наизусть. Вспомнила и другие, заполнявшие некую заветную тетрадку, под названием «дневник». Где те листочки теперь, унесённые ветром времени... А она их, в отличие от автора, бережно сохранила в памяти. Так цветок, давно оставленный между страницами книги, хранит ценность не экспоната для гербария - чего-то побольше. Может быть, и писать потом уже «для всех» я начала потому, что у меня оказался такой классный первый критик?

Любила провожать меня в музыкальную школу, торжественно неся папку с нотами, которую я иначе как наказание не воспринимала. Была самым активным читателем нашей домашней библиотеки (мама выписывала книги почтой, и к заветному шкафу дорогу протоптали многие). Когда однажды потеряла «Собор Парижской Богоматери» Виктора Гюго, каялась, как в самом страшном грехе. Конечно, была прощена, потому что так, как она, никто не умел нахваливать мамины борщи.

Мы жили на разных улицах (было же времечко, когда «войной» улица шла на улицу), но она «уважать себя заставила» и на моей. Юркая, долговязая, она лучше всех играла в «выбивного», быстрее всех скатывалась на «козлах» - самой немудрёной фигуре зимнего пилотажа, выкрученной из арматуры. К слову, о зиме: в тот день, когда мы по лёгкому снежку решили исследовать «акваторию» заиленного ставка - призаводской «Горячки» - и я провалилась одной ногой в вязкую жижу, именно она помогала мне очищать валенок и не «сдала», когда бабушка возмущённо интересовалась, отчего это он стал серо-буро-малиновым.

Сквозь огонь, воду и медные трубы вместе

«Огненную воду» мы тоже в первый раз попробовали вместе. Вернулись с первомайской демонстрации и с подачи мальчишек решили отметить по-взрослому. Для того, чтобы никто не понял, что у нас в стакане, водку подкрасили пивом, пустили его по кругу. А чтобы никто ещё и не унюхал, заели запах... чесноком. Одного глотка хватило для последующей клятвы «этим больше не увлекаться, как наши бати».

Вместе пережили и другой драматический момент - поход на индийское кино. Аудитория маленького зала в Доме техника умывалась слезами, пока главная героиня рыдала у столба, а мы чуть не лопнули... от смеха. Смеяться с ней было так вкусно, так заразительно. Пожалуй, ни с кем другим у меня это так больше не получалось. Или просто у детства и юности особый дар остро «распробовать» такие мгновения?

А с каким трепетом она держала в руках газету «Макеевский рабочий», в котором моё сочинение на тему «Есть у революции начало, нет у революции конца» (надо же?!) было признано одним из лучших в городе.

Жизнь развела

Казалось, что даже дышать порознь не сможем. А смогли ведь. До сих пор не понимаю, что развело нас в разные стороны. Винить могу себя, резво устремившуюся к «горизонтам» высшего образования, активной общественной жизни на комсомольской ниве, где замелькали имена новых подружек, друзей. Она ещё долго жила у ставка, а меня понесло дальше (тогда хотелось думать - выше). И места для пересечения наших вселенных становилось всё меньше. Разве что на редких встречах выпускников, где мы узнавали, что «параллельно» вышли замуж, потом обзавелись детьми. Где по привычке фыркали, когда кто-то после предложения «рассказать о себе» норовил предъявить собственную «доску почёта» (а чего там, у той девчоночки, которую я пыталась обличить в стихах, теперь есть собственный самолёт и московская прописка). Правда, я тоже было хотела козырнуть журналистикой, но, взглянув на Тамару, больше отмалчивающуюся, делать этого не стала. А ведь она могла столько рассказать, так ярко и сочно, как удавалось лишь ей,  с её талантом выхватывать
детальки и хранить их в сердце.

А дальше - тишина

Что она была токарем от Бога, я узнала лишь на её похоронах. А о том, что ещё и замечательной хозяйкой, любящей женой, отличной матерью, не знающей, что такое фальшь и приспособленчество, искренней во всём, знала и до этого.

...В понедельник Тамара позвонила (именно она разыскала мой номер и периодически «сигнализировала», что продолжает ждать меня в гости, а у меня всё находились отговорки на занятость) и призналась - сильные головные боли уложили её на больничную койку. Проведать решила в воскресенье, заодно занести книжку, где некоторые рассказы писала, выдёргивая из нашей жизни «по нитке». О том, к примеру, как мы мечтали сложить две наши фигуры (её «тонкость и звонкость» и мою «основательность», дабы поделить пополам и получить классический результат в виде 90-60-90). Мне кажется, никто так, как она, не вчитывался бы в каждую строку. Но в субботу с её телефона услышала совсем другой голос, сквозь слёзы промолвивший: «Мама умерла! Вы ведь дружили. Приезжайте проститься». Было ощущение, что сердце оборвалось, что оно хоть потом и «заведётся», стучать будет тише.

У поэта Андрея Деменьтева есть строки: «Никогда ни о чём не жалейте вдогонку». Мудрые слова, по которым всегда старалась жить, не зацикливаясь на потерях, бывших успехах, несостоявшихся надеждах. Но в ту минуту пожалела о многом. О том, что не успели договорить, дорассказать, досмеяться, что так и не познакомили своих дочерей. Что не спели ни разу вместе, как в лагере труда и отдыха в селе Серебрянка, про тот самый клён, что листвой шумит. Она всегда заводила её первой. Донесла из юности своим девчонкам. Прощаясь, у раскрытой могилы они нестройно затянули эту песню, и никакой траурный марш не звучал бы печальнее и пронзительнее...