Унесенные горным потоком любви

- Приворожи-и-ила! - расхлестав волосы и слезы, меся снежную кашу тапочками, в одном халатике мне навстречу бежала Светка, младшая сестра моего давнего друга Романа. Я не видел ее года два с половиной, так как в родной Димитров к родителям ездил не часто - собственная семья и горы работы в Донецке отнимали всё время. И в этой обезумевшей женщине веселушку-Светика узнал с трудом. Но всё же узнал... Поймал в охапку и поволок в дом. Не в свой, конечно, а в ее.

Люблю Тамару - и баста!

Пришли как раз вовремя - родители, покидать которых она после свадьбы не пожелала (благо пятикомнатная хата позволяла уживаться двум семьям), уже звонили в милицию. Я сдал 30-летнюю беглянку и поскорее ретировался. А уже дома, от мамы, узнал подноготную истории.

Оказывается, Светланин муж, Анатолий, стал погуливать на стороне. Дело не такое уж небывалое, когда б не одно «но» - его избранницей стала Тамара, женщина порядком за сорок, не отличающаяся ни достатком, ни красотой. Торговала на местном рынке молоком да собственной консервацией, мыла полы в каком-то салоне. И вдруг ей в объятия падает 32-летний шахтер, который даже в нынешние кризисные времена получает вполне прилично. Да не просто падает - рвет с семьей (у него и Светы - трехлетняя дочурка), получает по мордасам от брата и отца жены, но от своего не отступает: «Люблю Тамару - и баста!».

Светка сначала скандалила и умоляла, а потом совсем голову потеряла. Особенно после того, как подруги донесли - видели, как Томка бегала к местной колдунье Варваре. Одна из них, Ленка-оторва (прозвище заработала лихим нравом: то с третьего этажа на спор сиганет, то компанию приставших малолеток отметелит, то мужа-здоровяка, вернувшегося с рыбалки под шофе, сковородой по лбу «уважит»), даже сама сходила к бабке и задала вопрос в упор - помогла ли та приворожить Анатолия. Ответа не добилась, но заявила, что в столе колдуньи, куда не побоялась заглянуть, несмотря на проклятия последней, обнаружила фотокарточку Светкиного загулявшего мужа, а рядом, в скляночке, что-то похожее на обрезки ногтей и волос. А тут еще выяснилось, что разлучница убирала как раз в том салоне, где стригся Толик. Версия приворота возобладала над остальными. У Ромкиной сестры начались истерики, невольным свидетелем одной из которых я и стал...

Ближе к полуночи, когда мы с другом обмывали встречу в некогда козырном, а теперь запущенном и полупустом баре, он обратился с просьбой: «Слушай, Саня, ты ж у нас - светлая голова. В Донецке живешь, на телевидении работаешь… Может, присоветуешь чего. Совсем у Светки крыша едет из-за этого придурка. Жалко ее страшно... И предков, и племяшку Дашку».

Не знаю, какие черти меня под бок толкали, но я пообещал помочь. И на следующий день отправился «прощупывать почву» - на рынок.

Салат с хреном - «Язык премьера»

Под каблуками постреливал тонкий ледок, ветер кинжалил куртку, которая льнула к свитеру, будто ища у него спасения от холода. За ночь подморозило и задуло с севера. Путь к рынку лежал через поле, а тут сквознякам - самое раздолье.

Голова после вчерашней посиделки (плавно перетекшей в сегодняшнюю) чувствовала себя на этом теле несколько чужой. Ей бы к подушке прирасти! И чтобы в теплом уюте прохладное пивко нёбо ласкало…

Рынок встретил сонным бормотанием и недовольными лицам торгашей. Будто они здесь повинность отбывали, а не зарабатывали на хлеб насущный. Тамару я заметил сразу, благо в закутке, где торговали молоком и соленьями, она такая была одна…

От пяти бабулек, сменивших пальтишки середины прошлого века на более современные вещицы из секонд-хэнда, она выгодно отличалась как внешностью, так и подходом к рыночному процессу. Высокая, с иссиня-черными волосами, заплетенными в косу толщиной с три тимошенковские, Тамара ни в коей мере не была красавицей. Нос великоват, глаза чуть навыкате, уголки губ опущены вниз, отчего выражение лица - несколько брезгливое. Но нос этот не светился, что красный фонарь, как у престарелых конкуренток, то и дело сморкающихся в платки размером со скатерть. В глазах плясали веселые искры, а губы исторгали забавные кричалки типа: «Голосуй за огурчики соленые, они от бодуна заговоренные!», «Молоко жирнющее - мечта Януковича и Ющенко!», «Салат с хреном - «Язык премьера!».

На разлучницу - в лобовую

Мне она сразу понравилась. Не как женщина, но как человек, не обделенный чувством юмора. А это качество в моем списке достоинств слабого пола стояло на третьем месте после симпатичности и не вздорности. И вместо того чтобы «прощупывать почву» в рамках расследования «дела о привороте», я попер в лобовую атаку.

- Здравствуйте, Тамара… Трофимовна.

- Да просто - Тома! Тебе огурчиков? Уж больно выглядишь… подходяще. Для них.

- Нет, спасибо, - обманул я, подавляя внутреннее: «Да! И премьерского салатика!» - Я пришел поговорить с вами об Анатолии…

Никогда еще не видел, чтобы серые глаза наливались такой синевой. Темной. Почти черной. А потом - будто ветер сдул с них тучу. Оставив дождь.

- Да что ж вы никак не уйметесь, - всхлипнула она. Аккуратно стерла слезы тыльной стороной ладоней. Глубоко вздохнула. - Ну, говори, раз пришел…

И я рассказал ей о просьбе Ромки, которого знаю сто лет с хвостиком. О Светкиных заскоках и ее родителях, угасающих от горя. О Даше, бросившейся в темном коридоре мне на шею с криком: «Папа!». О том, что говорят, будто сманила Тамара чужого мужа при помощи бабы Вериного колдовства.

Она слушала, не перебивая. И не сворачивая торговлю. Зазывать, правда, перестала. Но люд к ней шел и без этого...

Спустя некоторое время я помог погрузить невостребованную консервацию в видавшую виды «копейку».

- «Премьерский язык» что-то не очень пошел. Помяни мое слово - рейтинг Юли подупадет. Верная примета! - выдала Тамара, усаживаясь за руль. - Ну? Ты едешь?

- Куда? - опешил я.

- Ко мне, конечно. Твою версию истории я выслушала. Хочу изложить свою.

И я поехал…

Застольные признания

Жила она в частном секторе, за больницей. Над ухоженным домиком кучерявился дымок. «Газу на нас не хватило, - грустно улыбнулась Тома. - Так что поддерживаем отечественного производителя - жжем черное золото».

Во дворе басовито, по-хозяйски, залаял пес, но, услыхав ее голос, стал повизгивать, что щенок. Тамара скользнула в калитку, ловко поддев крючок, расположенный с другой стороны.

- Не вылазь, - предупредила. - Цепь у Пирата длинная, а нрав - крутой. К гаражу подъедем, тогда и выйдешь.

Вскоре она распахнула створки ворот, и мы прокатили мимо здоровенного кавказца (это я о собаке) и Анатолия, вышедшего из хаты.

- О! Знакомый анфас, - поприветствовал он меня, похоже, не очень удивившись. - Ты по «ящику» периодически мелькаешь. А еще мы в школе одной учились. Тока я на пару классов младше был. Тебя, кажется, Сергей зовут.

«Не угадал!» - почему-то обрадовался я.

Мы пожали друг другу руки. Представились. А потом пошли в дом - есть-пить-говорить. Впрочем, говорила больше Тома…

- Я не знаю, Александр, веришь ли ты в любовь... Не спокойную и понятную, как чистое озеро в тихий летний день, а яростную, клокочущую, будто поток, несущийся с гор. Ты уж прости за излишнюю цветистость речи… Я до приезда в Димитров десять лет в школе проработала учителем языка и литературы. Еще и стихи для журналов писала… Впрочем, речь не об этом. Любовь-поток несет нас независимо от нашего желания. Крутит голову, захлестывает глаза облачной пеной, перемалывает тело на тысячи серебристых рыбок… У меня было такое чувство. В той, другой жизни. В другом городе. Даже, хм… другой стране. Некогда великой и могучей. Он был классный моряк, а я - молоденькая дуреха. И мы были счастливы. До самой смерти. Нет, не его. Ее. Любви. Семен… Я говорила, что его зовут Семен? Начал пить. Потом бить. Крепко. Как раньше целовал-обнимал. Это была уже не жизнь - выживание... Мы разошлись, и я уехала. От него, от моря, от кораблей. От всего, что напоминало мне тот горный поток, который можно только прочувствовать - не описать. И здесь, в этом маленьком городке, где жили мои дед с бабкой, я обрела то, что - была уверена! - потеряла навсегда.

- Анатолий похож на Семена? - предположил я, заедая ядреный «Язык премьера» прохладной квашеной капустой (О, бальзам на похмельные раны!).

- Ни капельки, - покачала головой Тома. - Он совсем другой.

- Лучше?

- Просто - другой…

- Ты пойми, Александр, - ловко заливая «горючее» в мою рюмку, вступил Анатолий, - тут дело не в том, кто на кого похож. Или кто кому гож. Не в том, была у кого-то на момент этого… потока семья. Это просто шарахает тебя по голове, вышибая мозги…

- Ну, ну, - похлопала его по руке Тома.

- А чего? Так и есть! Вышибая мозги, зато наполняя чем-то таким... Как будто ты шарик. Воздушный. Счастливый, твою за ногу!

- Вы так говорите, будто являетесь единственными влюбленными людьми на планете, - пробурчал я. - Мы ж не на телешоу… Вот скажи, Толя, тебе не жаль, что дочь растет без отца?

- Жаль, - помрачнел «воздушный шарик». - Но если меня поставили перед выбором - или дочь, или Тома, то я свой сделал. А к Дашке я по-любому прорвусь. Рано или поздно. Не будут же они ее вечно под замком держать. Объясню всё…

- Поймет ли?

- Не знаю.

- Даже если не поймет, когда он будет объяснять, поймет позже. Если ей выпадет счастье попасть под горный поток любви, - поддержала Толю Тома.

- А как вы встретились?

- Да кто ж теперь вспомнит? - удивилась она. - Город-то небольшой. Рынок толковый один. Виделись там довольно часто. Просто в один прекрасный день посмотрели друг другу в глаза чуть дольше обычного.

- То есть приворот ни при чем?

- Глупость какая! Да даже школьники знают, что Ленка-оторва с бабой Варварой на паях работают. Одна слухи распускает о колдовстве, а другая на лопухах деньги рубит. Любовь не наколдуешь. Она или есть, или нет.

*  *  *

«Она или есть, или нет, - думал я, трясясь в «Икарусе» в сторону Донецка. - Или есть, или нет…»

*  *  *

Бабка Варвара опять почувствовала, что где-то выпускают Силу. Сама она обладала лишь легким, слабоватым даром. Потому, наверное, и не тронула ее странная молочница, заглянувшая полгода назад с визитом.

*  *  *

Анатолий проснулся с жуткой головной болью. И осознанием того, что он совершил непоправимую ошибку. Выскользнув из-под руки и косы Томы, он схватил вещи в охапку и под презрительный рык Пирата и похожее на плач муканье пары коров, запертых в сарае, выскочил вон. Одеваясь на ходу, побежал домой. К Светланке. К Дашутке…

*  *  *

Томно улыбнувшись, Тома отбросила одеяло, как надоевшего Анатолия. Накинув тонкий, но удивительно теплый халатик, спустилась в подвал, нащелкивая пальцами марш Мендельсона. «Ну что, дончанин, поиграем?» - риторически спросила, становясь в центр начерченного на полу круга. Ласково поглядела на лежащие на маленьком столике вилку с теплом руки гостя, волоски, собранные с шарфа, рюмку с отпечатком губ. Зашелестела черными словами. Засмеялась. Или залаяла?

…И тут меня накрыл горный поток любви.