Кеша папу не простил

Он знавал лучшие времена: были крыша над головой, домашний уют, еда. И любовь хозяев.

«Плохой мальчик»

Засюсюканный, зацелованный, Кеша озоровал где хотел и как хотел. Его если и наказывали за проказы, то лишь укоризной: в смысле «ай-ай-ай, такой большой мальчик, ну-ну-ну...» - и пальцем погрозят. Дни безоблачно катились в будущее. Кеша подрастал, набирал килограммы. Олежка же, с которым они самозабвенно носились по комнатам, наоборот вдруг отстал в росте. Да и в силе. В шутливых «разборках» теперь все чаще верх одерживал Кеша, а Олежка, обиженный, бежал к маме с папой и жаловался на своего друга.

А тут еще эта тяга кусаться. Вначале шутливо цапнет и отпустит, а потом, когда Кеша почувствовал свою силу, а игры стали зашкаливать, не удержался и куснул до крови. В первый раз Кешу отчитали по-серьезному и даже не больно, но обидно отшлепали. Папа, правда, сказал Олежке: «Ты тоже хорош. Не зли собаку, не провоцируй. Он - не ровня тебе». Второй раз, после укуса, все было намного хуже для Кеши: его побили. Впервые он услышал: «Будешь кусаться - вылетишь на улицу». А на следующий день к ним пришел ветлекарь, который долго осматривал, ощупывал Кешу, потом сказал папе с мамой: «Экземпляр, конечно, крупный, но ярко выраженной агрессии я не заметил. Побольше воздуха, движения, учебных игр... А что кусается, так это у него натура такая: боксер все-таки».

Так Кеша узнал, что он боксер и что натура у него кусачая. Впрочем, резвости это открытие в нем не убавило: он грыз все подряд, носился с Олежкой по комнатам, а на улице так и вообще, если спускали с поводка, убегал в манящие дали сквера или парка, где проходило большинство прогулок, под аккомпанемент «Фу!», «К ноге!», «Лежать!» и прочих команд, значение которых в эти шальные минуты начисто улетучивалось из головы. Набегавшись, приходил сам, покаянно жмурил глаза, без обиды выдерживал шутливую трепку и всякие замечания, на которые не скупился папа: «Кеша - плохой мальчик», «Нехорошая собака», «Вот задам тебе, будешь знать». Кеша виновато вздыхал: мол, что поделаешь, такая у меня натура. Мир восстанавливался, с прогулки приходили веселые. Кеша, налопавшись, буквально валился с лап и уходил в глубокий, сладкий сон.

Хоть волком вой

Однако такие прогулки были не частыми - по папиным выходным, а со временем и вообще прекратились. Папа стал приходить с работы поздно, от него неприятно пахло, мама его ругала: «Опять нажрался, алкаш несчастный...» Олежка также изменился, охладел к Кеше. Раньше, бывало, придет из школы и сразу же к нему - погладит, доброе слово скажет, лакомым кусочком угостит, а теперь все больше смотрит телевизор, о чем-то шепчется с мамой, норовит на улицу сам выскочить. Кешу на минуту-другую выведет мама по нужде и быстро домой. Да еще из угла не разрешает выходить. «Ты куда поперся, собака противная», - кричит, замахиваясь, мама, если он по старой привычке направится в кухню. Папа, если присутствует при этой сцене, лишь виновато разводит руками. Что делать, остается опять идти в угол, на подстилку, положить голову на лапы, и такая тоска наваливается, хоть волком вой. «Не скули, - опять кричит мама. - Нет жизни в собственном доме: один пьет, другой скулит, третий учится плохо (это об Олежке, что-то разладилось у него со школой), хоть из дому уходи».

Но ушла не мама. Среди дня, когда не было мамы с Олежкой, неожиданно появился папа. Виновато крадучись, постоянно поглядывая на часы, он собрал свои вещи в чемодан, что-то написал на листке бумаги и прикрепил его к календарю в коридоре. Затем подошел к Кеше и жалким, дрожащим голосом произнес: «Прости, друг, что оставляю тебя. Но жизнь есть жизнь». Порывисто обнял, чмокнул в нос и ушел. Навсегда. Впрочем, нет. Была еще одна встреча. Много позднее, когда Кеша вовсю бомжевал. Но об этом потом...

Кеша из увиденного и сказанного ничего не понял, кроме того, что случилось непоправимое в жизни мамы с папой и Олежки. Да и его собственной. Кольнуло в сердце мрачное предчувствие. Но коротка собачья память. Поскулив, Кеша вскоре уснул.

И лучше бы не просыпался. С мамой была страшная истерика. Прочитав записку, она завыла-заскулила так, что куда там Кеше! «Я так и знала, - зло кричала мама, - что этим кончится. Бабой, элементарной бабой. А то - заседания, фуршеты...» Мама так похоже изобразила папину интонацию, что Кеша даже подгавкнул в ответ. За что сразу же получил нагоняй. «Заткнись, зараза! Тебя еще не хватало! Сам за порог, а собаку мне на шею!» Мама застонала со всхлипом, сверля Кешу недобрым взглядом. Он даже съежился как бы в предчувствии удара. И почему-то почувствовал себя виноватым, хотя никакой проказы не совершал. Мама между тем накалялась: «Ну, ничего, я определюсь и с тобой, и с твоей собакой...»

«Усыпить!»

Дальше воспоминания путаются. Пришел Олежка и, заплакав, ушел в свою комнату. А мама все кричала, почему-то показывая в Кешину сторону. Как будто это он был виноват в папином уходе. Потом куда-то звонила, зло что-то говорила и почему-то вновь о Кеше. Вечером пришел знакомый лекарь. Из маминой сумбурной речи время от времени вырывались понятно-неприятные для Кеши слова: «кусается», «агрессивный», «управы нет». И, наконец, непонятное, но жуткое: «усыпить...» Мама просила усыпить «эту мерзкую собаку», потому что это единственное средство...

- Ну, нет, матушка, - не согласился лекарь. - Такого красивого и здорового пса - и усыпить. У меня рука не поднимется. И потом вы сегодня поссорились с мужем, завтра помиритесь, а собаки не будет. Да он никогда не простит вам этой жестокости. Мой совет: отдайте-ка вы собаку в другую семью. Кстати, у меня есть на примете старики, которым позарез нужна собака.

Лекарь слов на ветер не бросал. И уже через день Кешу отвели к старикам, живущим в своем доме на окраине города. Хозяева были одиноки, страшно боялись воров и крепко надеялись, что боксер Кеша будет верной защитой от них. Но Кеша им не приглянулся. Особенно старухе: «Он такой большой. Наверное и ест много».

- Дело не в количестве, а в качестве питания, - пояснил лекарь. - Костный бульон, мясо, витамины - без этого собака такой породы будет болеть. А кроме того...

- Как же так? - возмутившись, перебила старуха. - Мы себе мясо раз в неделю позволяем. Да и где это видано, чтобы собака мясо ела?

Кеша слушал полемику с унылым видом, словно понимал: его лучшие дни остались позади, впереди - жуткая неизвестность.

- Ну, ничего, может, все и образуется. Крепись, дружок, - лекарь погладил Кешу. И ушел. Ушел последний человек, который говорил ему теплые слова.

Побег

Местожительством Кеши стал двор, конура. Хорошо, что еще на цепь не посадили, как дворовую собаку. Грязная алюминиевая миска с остатками от скудного хозяйского стола (раз в день) - его еда. Голодно, холодно, неуютно. А за это надо было еще и отрабатывать: лаять на всех... А какой из него пустобрех?! Пару раз гавкнет для виду - и в конуру. Но главное его предназначение - пугать своим свирепым видом всех входящих и проходящих мимо. Возможных лиходеев. Здесь Кеша был вне конкуренции. И без того недобрая его физиономия от последних переживаний стала пугающе угрожающей. Но... боялись и сами старики. Не раз слышал обидные реплики в свой адрес: «Ишь, морда какая, разбойничья; черт его разберет, что у него на уме; а ну как тяпнет...» Не было любви, в какой купался Кеша в первой семье: никто теперь его не гладил, не называл «собака моя», не играл, как Олежка с папой.

И Кеша не выдержал - ушел. Ушел, как папа: крадучись, чтобы никто не видел. Ночью он легко перемахнул через ветхий забор и направился к базару, откуда ветер время от времени доносил вкусные запахи к его конуре. Здесь шла мясная и рыбная торговля, пекли пирожки, и сердобольные продавцы подкармливали бездомных псов. Но каждый своего. Точки были разобраны. Да и Кешин вид (представьте себе боксера, за которым долгое время никто не ухаживал) отпугивал. Оставалась пивная, где Кеша «солировал» на потеху пьющей публике, вылаивая подаяние. Здесь его уже хорошо знали, оживлялись при его появлении: показывали недоеденный пирожок или шматок колбасы и требовали: «Голос!» Что делать, голод - не тетка, и Кеша отвечал на команду утробным тяжелым лаем. Это почему-то веселило красномордых дядь, и он получал желанные объедки. Правда, не всегда.

Приходилось идти на ближайший мусорник. Пренеприятнейшее занятие - вместе с кошками и дворнягами да еще с этими вечно грязными грубоголосыми собирателями бутылок рыться в отходах, которые порядочная собака за версту обходит. Однако выбора не было, и Кеша утолял голод и таким унизительным образом. Да и что отыщешь на свалке - кости? Вспоминая вкуснющие мамины каши, он буквально стонал от горькой несправедливости и, если бы мог выдавить слезу, то, наверняка, и всплакнул бы, свернувшись клубком в случайном логове, трясясь от холода, голода и обиды.

Очень тяжело далась Кеше минувшая зима. Какая у него защита от холода? Так, легкий меховой комбинезончик. В морозы, особенно с ветром, трудно было «легко одетой» собаке. Не укрыться, не согреться, да и с харчами в этот сезон, как правило, не густо. Внутри у Кеши что-то сипело и хрипело, глаза гноились, а лапы буквально подкашивались, когда в поисках пищи приходилось обегать базар и мусорники... Хорошо, что в его жизни появился некто, похожий на папу.

Три холодных пирожка

Встретились они на базаре. Он почувствовал чей-то взгляд - не равнодушный, не злой, а участливый и добрый, как когда-то у папы. Поднял голову и увидел обычного в общем-то дядьку в фуражке и с портфелем. «Ну, что, собачка, гонят тебя? А кушать хочется!» Кеша даже оглянулся, чтобы увидеть того, кому адресованы эти теплые слова. Сзади никого не было. Говорили с ним. Повеяло давно забытым папиным голосом. А добрый человек между тем, попросив у хозяйки «три, обязательно холодных, пирожка», предложил их Кеше. Именно «предложил», а не бросил небрежно, как поступают в таких случаях.

С тех пор и повелось. Встречались они не часто, но всякий раз Кешу называли «собачкой», и он получал порцию еды. Добро одно не ходит. Хороший пример тоже заразителен. Подкармливать Кешу стала и хозяйка пирожковой.

Ушел, ощерив клыки

Все кончилось в один далеко не прекрасный день. Базарных собак стали усыплять. Об этом хозяйка пирожковой просветила Кешу. В тот день она что-то горячо говорила ему, топала ногами, как бы гоня прочь. Он непонимающе смотрел на нее, пока из путаницы слов не выплыло знакомое «усыпить». Долгий протяжный собачий вой и шум в торговых рядах с криками «Лови! Держи! Хватай!» подтвердили худшие опасения. И Кеша пустился наутек.

Так он оказался в незнакомой части города, где беглецу заново пришлось отвоевывать свою нишу.

Прошли месяцы (или годы?) - Кеша в календарях не разбирался - жизни на улице. Он забыл свое прошлое, тот добрый человек с теплым словом «собачка» также выветрился из памяти. Но однажды на базаре (другом, не том, первом) он вылаивал угощение у пирожковой (опять же не той) и вдруг услышал до боли родное «Кеша!» Умолк и глянул на человека, назвавшего его по имени. Это был папа. Изменившийся, осунувшийся, постаревший, но папа. Неверяще улыбаясь, папа тянулся к собаке рукой, что-то говорил знакомо-ласковое, но, похоже, до конца не был уверен в том, что не обознался. В Кеше нарастал визг узнавания, когда хотелось со всех лап броситься на грудь папе, лизнуть в лицо, тихим скулежем пожаловаться на всё-всё-всё и благодарно затихнуть в родных руках. Но Кеша не сделал ни того, ни другого, ни третьего. Он ощерил клыки, сдержанно зарычал и, не оглядываясь, ушел...