Пусть вам душу согреет небесный ковыль

К цветку цветок, сплетай венок

Когда Создатель прокладывал русло Кальмиуса, то, похоже, пребывал в шутливом расположении духа. И действительно, в среднем течении главная река Донецкой области выписывает такие кренделя, что идущий на веслах начинает путаться в сторонах света. Особенно много коленец на отрезке водного пути Раздольное-Старая Ласпа, где Кальмиус  норовистым конем скачет по каменным отмелям и бренчит стременами о спустившиеся к самому урезу воды утесы.

К счастью, изрядно покуражившись над поймой, Господь поутру решил украсить огрехи. Он разбросал по обоим берегам тысячу мер семян ковыля, шалфея, чебреца, а заодно прикрыл овраги кустами бузины, которая своим сладким запахом теперь сводит с ума соловьев и кукушек. Чуть ниже по течению, там, где к Кальмиусу льнет похожая на юную монашку речка Капурка, вздымаются земляные террасы, из которых нижняя изрыта археологами по всему периметру. Одни котлованы осыпались и поросли дикими ромашками, другие желтеют подсыхающей на солнце глиной. Нахожу обломок черепка. Судя по форме, это осколок рурки, в которой жившие здесь до Рождества Христова индоевропейцы варили маковое зелье. Ничего другого с маркой «Сделано до нашей эры» мне больше не попалось. А жаль, ведь говорят, археологи откопали на нижней террасе фрагменты колеса, чей «возраст» исчисляется тысячами лет.

Поднимаюсь на самую верхнюю террасу, где две девчушки плетут венки. В них осколками высокого неба вплетены цветы дикого льна и похожий на перистые облачка ковыль.

Вода потаенных криниц

В общей сложности я прошел по Кальмиусу на веслах не одну сотню километров и теперь имею полное право предостеречь всякого, кто последует моему примеру, что он рискует умереть от жажды. На первый взгляд складывается парадоксальнейшая ситуация: ты со всех сторон окружен водой, однако смочить пересохшее горло нечем. Готовая вырваться из горячего пластика газировка не в счет, что же касается свивающихся за бортом струй, то они настолько грязны, что возникает желание вымыть руки с антисептическим мылом.

По словам старого рыбака, в компании с которым я коротал ночь на острове Болтливого ежика, родники прежде встречались на каждом шагу. Но за неполных полвека они, словно перепуганные слепыши, убежали под землю. Зато с полей пришли солончаки, о которых старик сказал, что вода в них такая же горькая, как и жизнь бобыля.

- Испоганили землю и реку, - посетовал островитянин, пытаясь плевком попасть в проплывавшую мимо пластиковую бутылку из-под газировки. - Теперь хороший родник без подсказки и не сыщешь.

Старик малость погрешил против истины. Позапрошлым летом в преддверии староласпинских порогов я самостоятельно отыскал источник пресной воды. Заприметив рассекающий берег овраг и вытащив на отмель лодку, отправился по косогору вверх. Шел по наитию, наверное, в каждом, кого одолевает жажда, просыпается первобытное чутье. И таки нашел искомое. Родник прятался под обширнейшим листом лопуха, крошечный и робкий, словно птенец куропатки. В каменной его чаше хороводились чистенькие песчинки и невесть как оказавшаяся здесь пчела. Подцепив бедолагу обломком отцвевшего кермека и утвердив ее на широком листе обсыхать, зачерпнул горсть нестерпимо холодной воды. При этом получил наслаждение, которое едва ли ведомо прикованному веригами к компьютеру горожанину.

Жажда заела.

Еще один родник мне совсем недавно показал пастух со свежеоструганным посохом в загорелой руке:

- Криница там, - ткнул он посохом в направлении поросшей шиповником ложбины. - Попьешь из нее - и так помолодеешь, что греховодные мыслишки сами собой в башку лезут.

А чего, спрашивается, не лезть?  Воздух здесь настоян на разнотравье до такой концентрации, что его, как тройную уху, можно хлебать ложкой. Да и загорел пастух не хуже живших в этих местах прародителей, которые черпали силу телесную и духовную из первозданных родников.

Расстрелянная книга

На кромке нижней террасы обнаруживаю стоящую торцом книгу. Из нее выпадает сложенная вчетверо записка: «Позвонить в центр спинальной терапии, телефон, спросить...». Подношу книгу к глазам и обомлеваю. Господи, да это же прижизненное издание Фета, за которое любой букинист отдаст сундук, доверху наполненный трудами Дарьи Донцовой и других  сочинителей.

Звоню по указанному номеру. Ответила женщина, судя по воркующему тембру, знающая цену собственной привлекательности.

- Никаких книг я не теряла, - ответила дамочка. - И знакомых, которые могли бы зачитываться стихами на природе под аромат шашлыков, у меня нет.

Спускаюсь к оставленной на берегу под ивой компании. И сразу же находка пошла по рукам. Поздравляют, откровенно завидуют. В том числе - водитель Володя, который прошлым летом нашел на берегу Кальмиуса бесхозную коробку с дорогими блеснами.

Не берусь утверждать, что мои друзья-товарищи напрочь лишены практицизма, да и высадились они десантом в устье малой речушки не только, чтобы полюбоваться окрестными красотами, а и вкусить кусок горячего мяса. Но шашлыки стынут, вино в чарках все больше пропитывается солнечным жаром, а они сползлись к стопам предводительницы компании Ирэн, жадно внимают строкам, родить которые могут лишь избранные небесами. И, диво дивное, стихи самым чудесным образом гармонировали с тем, что нас в те минуты окружало, казалось, они написаны именно здесь под посвист ковыльного ветра и негасимое биение речных струй: «Что такое день иль век перед тем, что бесконечно?».

А искать потерявшего прижизненное издание Фета мне отсоветовала предводительница:

- Нет смысла,- сказала она.- И разве ты не видишь на переплете отметины пуль от пневматической винтовки? Раз книгу использовали в качестве мишени, то для прежнего владельца она умерла.

Стреноженное пастбище

Всё маленькое - хорошее. Даже - люди. Что уж говорить о лошадях, которые вот уже несколько тысячелетий служат человеку за охапку сена и корец овса. А тот - о черная неблагодарность! - всё больше отдавая предпочтение железному коню, так и норовит верную душу обратить в колбасу - махан. А ведь лошадка в наши дни стала таким же экзотическим животным, как и обитатель зоопарков жираф. Не так давно в одном из южных городков наблюдал за процессом катания детей. Смирную конягу с очередным клиентом в седле водил на поводу засыпающий на каждом шагу мужичок. Время поездки по кругу занимало не более трех минут, однако очередь желающих и примкнувших к ним зевак не убывала. Каждый считал своим долгом потрепать лошадку по гриве, а та терпеливо сносила человеческую фамильярность.

На пастбище.

Но совсем другое дело - конь на воле. Я даже попятился, когда за речным поворотом едва не столкнулся с жеребенком. Он был просто великолепен, этот малыш, чья стать сулила ему в обозримом будущем призы на скачках и восхищение публики. Кроме жеребенка и стреноженной мамаши, напоминавшей воспитанную даму благородных кровей, на берегу никого не наблюдалось. Лишь поодаль под бузиной стояла зеленого колеру телега, в короб которой был брошен ворох подвявшего пырея.

- Любуешься? - послышался из-за куста сонный голос. - Гони за жеребенка штуку баксов и можешь забирать вместе с паспортом.

Предложение осталось без ответа. Что может сказать человек, у которого в служебном удостоверении имелось только несколько двадцаток? И не долларов, отечественных гривен. А потом, как хотите, но я не могу смириться с мыслью, что живую прелесть можно обменять на мятые бумажки.  Лошади - это верность, ум, грация, а всё вместе взятое цены иметь не может.