Переговорщик Будик: «В начале войны вообще не было пленных из добровольческих батальонов. Потому что их просто убивали»
Василий Будик был одним из первых, кто попал в плен на Востоке Украины. В первые же часы после освобождения он помог вызволить другого человека, и постепенно это стало его работой. Один из главных украинских переговорщиков рассказал Platfor.ma о том, как жена поехала с ним в АТО и спасла от смерти, почему украинцы берут меньше пленных и как важно держать слово, даже если оно дано врагу.
С моим попаданием в плен ситуация крайне простая. Это было в прошлом году, когда в Донецке появился Майдан и Антимайдан. Я принимал в этом определенное участие, мы поддерживали ребят, которые выходили на митинги. Были некоторые шаги, позволявшие показать, что Донбасс – это Украина. Один из людей, зная, кто я и чем занимаюсь, слил информацию Безлеру (Игорь Безлер. – один из лидеров ДНР). Ситуация классическая – я зашел в магазин и его окружили. Я был абсолютно безоружен, да и никакое оружие в тот момент не помогло бы.
Первые 20 дней, конечно, были тяжелыми. Мне «пробили» колени, сломали грудную клетку – пришлось пройти через достаточно серьезные вещи. Ну а потом приехал один из российских офицеров, который имел прямое отношение к моей семье и более 15 лет прослужил с моим отцом. Тогда Москва категорически запретила меня пытать.
Потом Денис Пушилин приезжал, после чего меня перевели в ОБОП, выделили отдельную комнату, позволили ходить в душ. Фактически расконвоировали. По крайней мере, издевательства закончились. Потом уже стали привозить людей – полковника СБУ, спецназовцев, солдат ВСУ. У нас получились весьма комфортные условия – был телефон, интернет, телевизор, чистое белье, которое нам позволили купить. Была история, когда ребята пошли за сигаретами на рынок, а потом вернулись назад в плен. Такой был уровень отношений. Плюс приехали матери десантников, которые переживали за пацанов. Был замкомбата 72-й бригады. Его ранили во время задержания и позволили жене приехать. Ну, то есть понятно, что такого плена, чтобы матери и жены были рядом, я не встречал ни до, ни после.
Обмен прошел довольно просто. Привезли в Горловку человека, которого нужно было поменять. Мы сели в свой транспорт, нам вернули машины. Правда, я свой автомобиль оставил в Горловке – там была группа наших людей, которым нужен был транспорт. Мы своим ходом выехали в Чугуев, где пересели в самолет, который предоставил президент, и полетели в Киев. Буквально через две минуты после приземления я связался с женой, сказал, что прилетел. А она с другими супругами пленных была у президента, все ждали нас. Вместо радости сказала, что ее друга арестовали в ДНР по подозрению в работе на спецслужбы и попросила помочь освободить. После этого я тут же связался с Горловкой. Поменял на пацана свой автомобиль – и его тоже освободили.
После плена планировал немного подлечиться, но буквально через неделю ко мне обратилась жена депутата Донецкого областного совета Сергея Винниченко. Я связался с Безлером, спросил, есть ли у него такой депутат. Он ответил, что есть и предложил приехать поговорить. Понятное дело, что после трех месяцев плена такое предложение немножко смутило. Но ничего, посоветовался с женой, помолился и поехал. Мы пообщались, Безлер сказал, что депутата может его отпустить. Но для этого он хочет познакомиться лично с моей женой, после чего отдаст его ей. Через 20 дней я с женой приехал в Горловку и нам отдали этого депутата. Потом были еще и еще, и еще.
В третью или четвертую поездку мы опять ездили с женой, и в какой-то момент после переговоров вышли на свежий воздух. Безлер куда-то отправился, а к нам подошли три человека. Сказали, что поступил приказ меня арестовать – жена может идти куда хочет, а я остаюсь. Ощущения были крайне неприятными. Жена им говорит: насколько я знаю, мы здесь, потому что Игорь (Безлер. – Platfor.ma) дал слово офицера, но раз такое у вас слово офицера, значит, делайте то, что должны. Они улыбнулись, сказали, знают, что я безбашенный, а вот то, что жена вдвойне безбашенная – для них сюрприз. Оказалось, что это была такая шутка – хотели проверить на вшивость.
Я пришел к выводу, что если ты не поставишь свою жизнь на кон, то не сможешь выиграть чью-то. Напоминает игру, в которой приз – чья-то жизнь. И так приходится делать каждый раз, когда едешь туда.
Первое в процессе обмена – это сбор информации. Для нас важны данные тех, кто освобожден из плена. Потому что ребята раскиданы по разным помещениям, по разным группировкам. Бывает так, что кто-то где-то что-то слышал, кто-то что-то видел, где-то пересекались. Большую помощь оказывают волонтеры. Они знают больше о том, где находятся наши ребята. Военных из камер мало выпускают, а волонтеры могут пищу пленным разносить, еще что-то делать, и, соответственно, знают больше.
Второе, как ни странно, это помощь самих ополченцев. У нас есть истории, когда приходит какая-то группировка с предложением выкупить за большие деньги пленных, как это было, например, с курсантом СБУ Щегловым, который провел там девять месяцев. Его продавали-перепродавали. В итоге вышли на мать. Мы узнали номер, с которого ей звонили. Эту информацию я передал определенным людям в Донецке, которые провели там свою спецоперацию, и уничтожили шесть казаков, у которых он находился. Пацана вытащили из ямы и передали без всякого обмена.
Такие люди там тоже есть, они занимают достаточно высокие посты и понимают бессмысленность этой войны. Отзывы пленных об этих людях очень хорошие. То есть это не просто человек, который пытается что-то заработать. Многие из них верующие, стараются жить по совести, несмотря на то, что они на другой стороне. А за неприемлемые вещи вроде торговли людьми надо наказывать.
В начале войны вообще не было пленных из добровольческих батальонов. Потому что их просто убивали. В принципе, и до сегодняшнего дня добровольцы считаются неудобными. Там думают, что это самый негативный слой армии, который вытворяет все беззаконие. К сожалению, определенные предпосылки для этого существуют, и опять-таки это лишь подогревает ненависть к добровольцам. Неоднократно бывало, что бойцы добровольческих подразделений возвращались в крайне нехорошем состоянии, и к сожалению, не всегда они выживали. В какой-то момент удалось все-таки эту тенденцию прекратить. После иловайских событий многие погибали, но большая часть выжила и была обменена. К ВСУ такого отношения нет. ВСУ считаются солдатами, выполняющими свой долг. С ними намного проще.
Есть люди, которых не хотят менять. Но это не значит, что обмена не будет, это значит, что цена будет не совсем стандартной. Это может быть обмен не один к одному, а один к десяти. К примеру, у нас поменяли одного человека на 17.
Нужен механизм. У нас многие заявляют, что нужно отдать людей. Вопрос – а кого отдать? У меня есть списки, там десятки, сотни людей, которых мы предлагаем на обмен, но не всегда та сторона соглашается их принимать. Есть определенная группа людей, задержанная за сепаратистские высказывания, а в ДНР хотят вернуть бойцов. К тому же у нас колоссальный разрыв. Скажу просто: мы берем в плен гораздо меньше, чем сдается наших людей. Я не знаю, почему так получается. Почему, например, сдалось целое подразделение в Дебальцево? Почему больше ста человек сдались? То же самое в Иловайске – сотни людей сдались в плен. Мы не берем пленных в таком количестве. И большая удача, когда какая-нибудь группа возьмет в плен какого-нибудь майора. Такое случается редко и тогда мы, естественно, стараемся обменять людей 1 к 5 или к 10.
Для освобожденных из плена очень важна реабилитация. Что касается меня, то у меня за плечами определенная подготовка, и к некоторым моментам я был готов. К тому же в итоге условия содержания у меня были другими. Но другим ребятам нужна серьезная психологическая помощь и реабилитация. Важно создать условия, при которых человек может восстановить связь с реальностью.
Ты зависишь от воли человека, который тебя держит в плену. И вот эта угроза того, что тебя в любую минуту могут вывести и поставить к стенке – очень сильно ломает психологически. Когда кто-то распоряжается твоей судьбой – это животное состояние.
Программу реабилитации невозможно запустить на волонтерском уровне. Мы пытались и пытаемся это сделать, но должна быть государственная программа реабилитации военнопленных. Здесь нужны профессионалы, которые не навредят, не поломают еще больше, а восстановят. Я уже не знаю, в какие двери стучаться, чтобы на эту проблему просто обратили внимание. Такое ощущение, что очень многое делается, чтобы вытащить ребят из плена, но потом они могут быть никому не нужны. Это очень страшно.
С обеих сторон есть разные люди. Что такое война? Война там, где столкнулись лбом две правды. Правды такие серьезные, что ради них кто-то готов отдавать свои жизни. И раз идет война, то тут есть своя правда, а там есть своя. Там есть люди, которые выполняли приказ – к примеру, на Майдане. Так сложилось, что они оказались по другую сторону. Многие из этих людей стали на Донбассе героями, потому что не изменили присяге. Они не приняли то, что произошло, они считают, что выполняли приказ. Это одна часть правды. Другая часть – то, что движет наемниками. Это больные на голову люди, которые прошли одну, две войны потеряли себя в жизни и при любой возможности идут где-то повоевать. У них своя правда.
Огромную роль играет пропаганда. Но, по большому счету, они такие же граждане. Возьмем украинцев, которые там воюют. Они остаются украинцами, несмотря ни на что.
Иногда доходит до смешного – есть люди на той стороне, которые говорят на украинском языке, а я говорю на русском. Я люблю им задавать вопрос: вот ты говоришь на украинском, а защищаешь русский мир, я говорю на русском, но защищаю украинский, и для меня Украина – это родина, как так?
Кто-то даже на войне остается человеком, а другие – нет, независимо от того, под каким флагом они ходят. Мало ли преступлений совершено под флагом «Новороссии» и России, мало ли под флагом Украины? И с одной, и с другой стороны такие преступления дают повод к ожесточению. То есть совершили преступление одни, а мстят другие. Третьи мстят за то, что им отомстили. Это может быть бесконечный круг. На войне очень важно соблюдать правила этой войны. Если ты дал слово, даже врагу, то должен его держать.